На крыше сеульской новостройки стоит человек в черном костюме, хороших туфлях и щегольской рубашке цвета сирени. Его руки исколоты странными знаками, волосы торчат, лицо — как у рассохшегося деревянного бога. Он щурится на дневной свет и не может выговорить собственное имя.
Его зовут О, пятнадцать лет назад он был обычным клерком, отцом и мужем — не лучше и не хуже других. Дождливым вечером, будучи сильно нетрезв, он шел домой на день рождения дочки, а попал в комнату с железной дверью и линялыми обоями. Там не было окна, но был телевизор, показывавший новости и конкурсы популярной песни. Была стопка чистых тетрадей и карандаш. Было зеркало, в которое можно было глядеться до одури и которое, когда сил глядеть не останется, можно было разбить и осколками располосовать себе запястья. Первые пять лет О так и делал. Еще выл белугой, бился об углы и пытался то укусить, то облобызать носок ботинка, которым безликий тюремщик проталкивал через кормушку поднос с китайским фаст-фудом. На шестой год он упокоился. Стал вести счет времени, делать наколки и рыть подкоп деревянной палочкой. Боксируя с кирпичной стеной, потихоньку превращался в боевую машину, пестовал в себе чудище, которое мечтал натравить на того, кто запер его в четырех стенах. И вот теперь он стоит на крыше, приноравливает свою нечеловеческую мускульную мощь к открытому пространству и тщится выговорить свое имя. Позади — первые пятнадцать минут фильма. Впереди — пять дней, за которые герою предстоит понять про себя то, чего он не понял за годы одиночного заключения.
Самая красивая сцена “Oldboy” — пятиминутная битва вооруженного простым молотком О с десятками врагов — не только безусловный шедевр боевой хореографии, но и наглядный пример того, как именно это выглядит — когда кто-нибудь начинает философствовать молотом. Эту сцену можно счесть и хорошей иллюстрацией того, чем, собственно, занимается режиссер Чхан Ук Пак. Он также излагает свою философию с помощью молота, исходя из того, что те, кто по окончании картины сумеет подняться на ноги, — те смогут понять и оценить его сугубо гуманистические намерения.
«Засмейся — и мир засмеется с тобой, заплачь — и ты будешь плакать один», — эти слова главного героя, многими принимаемые за народную корейскую мудрость, на самом деле — цитата из девушки по фамилии Уиллкокс, сентиментальной поэтессы из Висконсина, — в начале прошлого века она сочиняла стихи о превосходстве позитивного мышления над негативным и за эту дурацкую неоригинальную позицию была впоследствии осмеяна и забыта. Так что раз уж это обязательно надо знать, “Oldboy” совершенно не про месть — скорее про глупый, ничем не оправданный оптимизм, с которым иные пускаются в самопознание. И который, несмотря на всю свою неоправданность, оказывается при финальном расчете единственным спасением.
